17 stories of transgender and non-binary people in Oleg Ponomarev's photo project

The heroes of the project are transgender men and women and non-binary people.

Unfortunately, a person who goes on transition without facing stigma, abuse, breaking ties with parents and friends is an exception. Frequently they seem like a disturbing factor for the normative majority, they are forced to go through not only bodily suffering and moral stress but also coping with stress, judgment, guilt that society provokes, suppressing a right to free expression of sexuality and gender identity.

The stories of my heroes are not stories about fighting for the rights of some particular community, but the stories about fighting for the basic human right - a right to exist.

Besides transgender people, I have also talked with Dmitry Isaev, a psychiatrist-sexologist and the head of the examination commission for people with gender dysphoria. He tells about myths and the reality of gender transition.

%MCEPASTEBIN%

Ignat

I cannot remember a single happy day at school. The bullying did not stop throughout all nine grades, I couldn't bear staying there for two more years. Both students and teachers exerted pressure. I was talked to like I was a criminal who killed the whole family of a person I had a conversation with, not like I was a child. It was horrifying. Even the school psychologist was bullying me, he was saying all sorts of nasty things. At the time, it was rumored at school that I
was talking about myself in the masculine gender (as the psychologist told me). I opened up to him and asked to keep it a secret; he was the first stranger to whom I told everything — it was a huge mistake. When the whole school found out about this, insults and humiliations became permanent. It was a living hell. I think that such an attitude is a result of a corresponding upbringing. If I were told from childhood that gays and lesbians are evil, most likely I would have thought so myself, but thank God I was adequately brought up. Hatred is not okay. Thanks to the transition, I stopped feeling like a stranger in my own body. Self-improvement is not finished yet. I want to be comfortable for myself.

Marina

Adults were saying that homosexuality is bad since I was a kid. Then the religion became involved and they told me that it was a sin. I felt that they wanted me to be something I did not want myself. But I was ready to do anything just to be a good child for my parents. I was living like that until I turned 18. At school I was bullied, at the university I was avoided and insulted, but not in person. I could hear some boys talking about me and calling me a fag. I thought: "How ugly of you, why? What have I done to you?" The school was worse. They cut my hair off, gathered around, kicked me, and spat on my face. I could not stand up to them. The rules children have at school are like the ones of the wild beasts. Unfortunately, I have encountered aggression even after school years. I always have a bunch of keys in hand. After the transition, everything got better. Most of the time I like what I see in the mirror, but it's more about the formation of personality. The most important changes did not come from hormonal drugs, but from what I read, observed, and thought. I have a negative attitude towards plastic surgery. I think that it is being imposed as the only way out for transgender women. People should be taught that their feelings are not sinful and there is nothing shameful about them. The work should be done not with a specific child, but with society. They mustn't be beaten at home or in the streets to learn how to interact with society. To do this, of course, you need to change the law. LGBT adolescents do not feel protected either at home, at school, or on the street. This is the root of the problem.

%MCEPASTEBIN%

Tim

When I was 16, a social transition began abruptly and radically. I visited a psychoneurological dispensary to see a psychiatrist and said: "I am transgender; give me a medical certificate, do something about it." She looked at me and sent me to a psychologist; I filled out some tests there and returned to the psychiatrist. She looked at the test results and went to the director. The director replied: "Transgender people do not exist; we do not issue certificates." And I left. At college, teachers bullied me; I left after the second year because of them. I encounter aggression quite often. One day I was approached by acquaintances of someone I knew; they found out that I was not a "real dude" and beat me with iron rods. For about a month, I could not step on my foot, knee hurt. They believed that I was a freak who should not exist. We do not have proper education; people do not want to understand anything. And humans are likely
to show aggression towards things they do not understand. I came out to my father, but he reacted only with aggression and hatred. He shouted that I was a monster; I will remember this forever. The relationship faded away. I believe that everything is in balance — light as much as darkness, pain as much as joy. Having gone through the pain, you will come to something good.

Ekaterina

I never asked anyone to address me only in the feminine gender; I see no point in this. I don’t want to bother anyone, to look for the guilty ones, and I don’t understand such a position. Nature has messed up, but the responsibility is on society — it is intolerant, puts boundaries, and so on. I don’t feel that anyone is imposing anything on me. You can call me even Ivan if you have the heart to say this. In the past, I did not have enough information and started the transition at the age of 31. When I was 31, my third marriage ended. My psychological state began to scare me, everything was moving towards a bad outcome, but I wanted to live. About a year and a half have passed since the transition started,and now I am here in the state I had in the wildest fantasies. There are plenty of reasons to be proud — nature has done everything to spoil my life. But I am still alive, having fun, doing what seemed impossible. Human is the king of nature.

Sasha

When I was 17, a social transition phase began. I was still at school, and I was not open during that time. Parents still don’t know anything, but I think they understand because it’s hard not to notice. We often had conflicts about my appearance. Mom often said that she didn’t want to see me, that I hurt her. Right now, I’m scared to come out to my parents. What if they don’t accept me? I want to have a medical certificate in hand so I can tell them everything with medical evidence. My mom has asked me whether I consider myself a boy several times, but I am scared of telling the truth. I always avoided answering, laughed the matter off. I have severe bodily dysphoria. Sometimes, passing a mirror, I want to break it, and sometimes I think: “An ordinary guy, even a cool looking one.” Hormone therapy can change it, and everything will be okay. But I do not want to break the law. I have to go through a medical evaluation first.

Alisa

When I studied at school and university, interacting with society was very hard for me; I was extremely shy of my body. I had an androgynous appearance, and at schools in small towns and rural places, you would constantly be bullied if you were different. Unfortunately, I have finished all 11 grades, but now I wish I had left two years earlier. There was pressure because of my appearance, not only from students but also from teachers. Nobody understood or accepted me. Subsequently, the whole village spoke of me; there were all kinds of rumors. Due to bodily dysphoria, serious problems arose; I could hardly look at my reflection in the mirror. Now I experience fewer issues, having learnt to accept my body and having established contact with myself. Now I am in harmony with myself. The worst emotional stress is associated with my body and relationships with my parents. I want to move somewhere to the European Union and
get citizenship there. I think it is pointless for an LGBT person to stay in Russia. There is no real support. All help for LGBT people comes down to psychological, and this is not enough. Why is there a lot of money allocated for anything except for this issue as if it does not exist?

Damian

I learned the word "transgender" only at the age of 12. But even in my early childhood, something made me different from the other girls. I lived with my grandparents, and they raised me to be a good human no matter what gender. I did not understand what was stopping me from thinking about myself as a girl and why this thought arouses such a rejection in me, as it was something unnatural. I am lucky to have my parents. Mom accepted me when I showed her my new documents. She adapted and began addressing me in the masculine gender. And my father supported me and adapted when I started hormonal therapy. I had problems at school because classmates did not accept me. I spoke of myself in the masculine gender, dressed androgynously, so I withdrew into my shell. Children are cruel, and it is fun for them to bully those who are weaker. I even got a scar from a stone. Unfortunately, girls and the LGBT community members are often treated as if they are lower and weaker than the rest. Objectification is a big problem. It is terrible when someone looks at another person as an object; it comes from the family, which brought him up that way. If education developed love, kindness and humanism, people would not need to bully or humiliate anyone.

Oleg

Maybe I would have become conscious of myself earlier. But my mother constantly asked me the same somehow reproaching question: "Maybe you want to be a boy?" And she asked it in such a tone that a child could not answer anything except for: "No, no, why are you asking?" I was that child who could not answer back to his parents. There was fear, and I wanted to avoid conflicts by any means. I have encountered aggression in Saint Petersburg as well. One day we were walking and chatting with a friend of mine. Two drunk people pestered us, saying: "Hey, fagots!" They came up to us and punched me in the jaw; I fell into some ditch. The second drunk approached my friend. I bumped into the intruder with my head, but his friend punched me with a bat in the back of my head. Bypassers ran up to us, dragged them away. Our society needs radical changes.

Alexei (name changed)

Relationships with parents after the transition became even better; we learned to talk with each other, began to understand each other better. I think I’m very lucky. There was a great desire to maintain communication both from my side and from the side of my parents. Since childhood, I associated myself exclusively with male roles. I was always an average man in my thoughts. I also dreamed of growing up and becoming Patrick Swayze. I could not see myself as a woman in the future because I was not a woman. Inside I have not changed. For example, I can still cry over a movie. I was born that way, and I will remain so, and the transition is not about how I will become different despite everything. For me, the transition is self-improvement.

Katerina

В 25 лет я узнала, что трансгендерность — это про меня. Лет с 12 были какие-то сны, где я в женской роли, были какие-то ощущения, подозрения, но мне сказали, что я мальчик, ок, значит мальчик. Условно с 12 до 25 я пыталась выбрать, что вкуснее: шизофрения или раздвоение личности. Когда я соотносила себя с внешним миром, то немножко сходила с ума, а сходить с ума страшно. Долгое время у меня не формулировались вопросы к себе именно в таком виде, потому-то я понятия не имела, что так можно. В семье были достаточно размытые гендерные роли, скорее было гендерное равенство: папа учил меня мужским делам, работе с инструментом, например, но при этом он отлично готовил и учил этому меня. Чтобы мне рассказывали, что мальчики должны быть вот такими и никакими иначе, такого я не помню. Я была жената, с супругой мы с 17 лет. Чёткая мысль о переходе появилась года в 33 где-то. Информации же вообще почти не было. Я как-то нашла тест Шкала Бенджамина, где получилось, что у меня трансвестизм двойной роли — это было зашибись, потому-то когда я узнала про транссексуализм, мне стало страшно. С одной стороны я понимала, что это про меня, но какие-то гормоны, операции, а у меня жена, дети — мрак, невозможно. Где-то на пол года после этого я вообще закрылась от информации.

Был внутренний вопрос: «Зачем мне быть женщиной, если мне нравятся женщины?» Страшно было ломать всю жизнь. Так прошло 8 лет и чего только за эти годы не было: кроссдрейссинг (переодевания), макияж, маникюр, эксперименты с образами. Эти шаги помогают сбавить дисфорию, но они перестали помогать, окончательного удовлетворения не было, т.е. вроде хорошо, но не то, что я хочу. Кончилось тем, что я пришла из какого-то клуба и поняла, что снимать образ я не хочу.

Читать далее

Сидела в ванной с ощущением полной опустошённости. Думала: «Сейчас всё смою и наступит обычный день, который я не хочу. Не хочу от слова совсем». Дальше были яркие сны о переходе или где я женщина. Они были настолько яркими и реальными, что просыпаясь я понимала, что та реальность была лучше и в какой-то момент стало страшно. Был и алкоголь. Я поняла, что так дальше я не хочу. Лучше переход, чем папа алкоголик. Эта мысль была очень важной.

Самый активный период, который изменил всё, занял где-то 4-5 месяцев. За это время было много каминг-аутов, смена информации во всех соц. сетях, все знакомые узнали меня как Катю. Я никогда не собиралась ни в какой стелс. Открытый статус — это очень важно. Я бы не смогла чувствовать себя собой с закрытым статусом.

Как-то я пришла на мероприятие, которое делали «Т-действие» вместе с организацией «Выход» — там меня прорвало. Я увидела людей, которые заявляют: «Я трансженщина и лесбиянка». Для меня это было невероятно, было такое внутреннее освобождение, что так можно. Ни в другой стране, ни где-то там в Интернете, а вот человек на расстоянии вытянутой руки. Я встала перед аудиторией и сказала: «Я транссексуалка и лесбиянка». Первый раз я это произнесла на аудиторию. После я сделала каминг-аут жене. На тот момент я уже полноценно была на терапии, но считала, что если будет надо, я её остановлю, а окончательное решение было именно тогда — я с этой дороги уже не сверну, только Катя и никаких туда-сюда. Потом были каминг-ауты на работе, перед сыном, вливалась в активизм. Отвалилась часть знакомых, появились новые. Был комментарий от знакомого, который выбил трансфобное бинго: «Я когда узнал, даже заснуть не смог, всё думал. Раньше считал, что самое страшное, что может быть — это стать геем, а теперь понимаю, что самое страшное — это вот как у тебя. Я даже к геям стал лучше относится». Я очень рада, что поспособствовала уменьшению его гомофобности. Это был шедевр. В это время мы с женой разговаривали о том, как строить жизнь дальше. На это ушло много времени. С нынешним мужем мы прикалываемся, что по паспортам мы геи, внешне гетеро, секс у нас лесбийский. Если говорить в этой системе координат о ориентации, то я не знаю, что такое ориентация. Хотя в начале перехода идентичность лесбиянки была для меня очень важна, важнее чем идентичность трансженщины. Трансженщина-лесбиянка даже внутри транссреды — это было не очень. Зачем делать переход если тебе женщины нравятся? Сейчас, слава Богу, этот дискурс маргинализировался, но даже в 2015 году он был одним из основных, а в 2008 году он просто был основным. Если не так, то ты не транссексуалка, ты из кроссдрейссеров. И что делать, мне что разорваться? Что я за чебурашка такая? Я до сих пор не понимаю. И некоторые свои семинары и прочее я начинаю: «Здравствуйте. Я Катя. Я Чебурашка». В книге-то нет указаний на гендер Чебурашки. И что вообще с Геной? Вообщем, я что-то такое чебурахнутое. Ещё до перехода я прониклась феминизмом, хотя это было ещё далеко от меня. Это был период кроссдрейссинга. Позже каждый микросексизм я прочувствовала на себе. Начиная со знакомств на улице, все эти вопросы, хватания за руки и т.д. Это довольно жутковато. Знакомство на улице было приятно один раз в жизни и отвратительно все остальные. Было два страшных эпизода. Меня не пытались изнасиловать, но в моменте воспринималось именно так.

1. Я шла с работы, а там надо идти вдоль забора, бежать некуда. Вечер, поздняя весна, я на каблуках. Тормозит машина, вываливается довольно крупный и бухой мужик и хватает меня за руку, а сзади тормозит вторая машина. Он что-то мне говорит, а я в голове перебираю варианты, что мне делать, адреналин на пределе. Он продолжает что-то говорить, а потом садится во вторую машину и они уезжают, а у меня в голове пробегают сценарии того, что со мной могли сделать. После этого я год ходила со связкой ключей в руке.

2. Я ехала на каршеринге, а там не блокируются двери, во всяком случае так было тогда. Светофор, рядом останавливается машина, в ней 4 парня. Сначала мне делают какие-то знаки и один из парней выбегает из машины, садится ко мне назад со словами: «Девушка, прокатимся?» Я даже не помню, что я ему гаркнула, помню что уже отстегивала ремень. Он вышел, пересел, они поржали и ещё какое-то время ехали за мной. Откуда это вседозволенность? Это же ещё из классической литературы, из культуры. Женщина сдаётся победителю, права выбора у неё нет. Принц спасает принцессу, и какой бы принц ни был, она не может выбрать другого. Она только может быть призом на конкурсе принцев.

В вопросе сексизма меня поразило то, что мне пришлось стать жёстче на работе. Жёстче в продвижении своих идей на совещаниях, например. В противном случае я могла по несколько раз высказывать свои идеи и не быть услышанной.

При этом переход помог мне стать более открытой, хотя я всю жизнь была интровертом. Появилось спокойствие, но конечно же и до и после — это я, это моя история. Понятно, что я другая и сильно другая. История перехода, то, какая я сейчас, то внутреннее ощущение, отсутствие дисфории, дискомфорта, отсутствие вопросов к себе. Ощущение, что что-то нет так — это всё, в гендерном плане, ушло и это тоже меня меняет.

Хотела бы я сделать переход в свои 20 лет? Может, и хотела бы, но не в том дискурсе, который был. Даже в 25 лет — нет, не хотела бы. С тем психиатрическим дискурсом, с теми комиссиями — нет.

То, что я сейчас из себя представляю, стоило мне очень многого. Стоило ли оно того? Конечно же стоило.

Yura

Социальный переход у меня начался лет с 10. Когда начались проблемы с матерью, я придумывал себе миры, истории, в которых жил. Брал места, где я обычно бываю, делил их на локации, придумывал им названия и путешествовал между ними. Потом была первая любовь — Сима (она просила называть её Симон). С ней мы придумали мне имя Юра. С 10-11 лет я просил обращаться к себе именно так, начал перевязывать бинтами грудь. Когда мама узнала про Симу, она сказала: «Чего ещё можно было ожидать? Я не дала тебе материнской любви и теперь ты ищешь её у людей своего пола. Ок, теперь у меня дочь лесбиянка». У матери были неконтролируемые приступы агрессии. Она могла начать меня бить прямо с порога.

В 12 лет я упрыгнул с Литейного моста. В тот день я получил оценку по флейте на бал ниже максимальной, а мать сказала, что всё, что ниже максимальной — это двойка, я её опозорю и она переломает мне все кости, чтобы я стал инвалидом. Я шёл и думал обо всём этом, а затем прыгнул с моста и поплыл. С Симой мы уже перестали общаться, а мама покончила с собой, когда мне было 13. Объявился дядя, который мудохал меня и спаивал бабушку лошадиными дозами лекарств. Она сходила с ума и медленно умирала. Перед смертью мать купила мне билет в дорогущий лагерь в Черногории, так она пыталась извиняться. Мы тогда жили с отчимом, он рассказывал маме, что я плохо себя веду, а она за это меня била. Его она не любила, но мы жили в его квартире и она делала вид, чтобы нам не пришлось возвращаться к бабушке.

Читать далее

В школе знали, что меня бьют, я показывал учительнице синяки, но никто не хотел в это лезть. Это был музыкальный лицей, я позиционировал себя как парень и проблем или буллинга это не вызывало. Мы собирались на заднем дворе, коробка его называли, пели русский рок под гитару. Закончился очередной год и мать решила, что теперь она будет хорошей. Говорила, что была не в себе, что мы съедем от этого мужика. А я думал как это вообще возможно её простить? Она 13 лет портила мне жизнь, а сейчас скажет извини и я извиню? Ты же стояла у меня на лице и смеялась, каждый день что-то подобное происходило. Особенно, когда мне было 12 лет. Она купила эту путёвку в лагерь, я вернулся, но простить не смог. Мы переехали от отчима к бабушке, но однажды она пришла домой с букетом цветов и сказала, что это от него и она на какое-то время уедет к нему. В тот же день она покончила с собой, а мы две недели думали, что она у отчима. Позвонив ему, выяснилось, что он всё это время был вообще в другом городе и она к нему естественно не приезжала. Одноклассники начали меня игнорировать и предлагали, чтобы я воровал для них вкусняшки из магазина взамен на их общение. Я считал себя жирным и сидел на голодовках. Потом у меня начала ехать крыша. Я попал в интернат. Интернат — это социальная гостиница через органы опеки. Дядя говорил, что я бью бабушку, хочу её убить и меня нужно изолировать. Бабушка была единственным членом семьи, которого я по-настоящему любил. Все ребята из интерната принимали меня как парня и проблем там не было. Там у меня появился друг, который сделал мой первый пирсинг. Я продолжал голодовки, которые согласовывал с администрацией. Психолог начала обвинять меня в воровстве еды, говорила, что всё, что я говорю — ложь. Говорила: «Приходит твой дядя и рассказывает, какой ты на самом деле». Я приезжал домой, чтобы ухаживать за бабушкой, которая умирала от лекарств дяди, а после возвращался в интернат.

После смерти матери отец согласился вписаться в свидетельство о рождении на условии того, что я не приду в его новую семью и не буду просить денег. Если что-то случиться с бабушкой, я отправляюсь в детский дом: она была вписана в доверенность на опекунство после смерти матери. Доверенность истекала вместе с бабушкой. Нужно было звонить отцу, чтобы он либо отказался от меня, либо взял в семью. В очередную голодовку в интернате ко мне подошли три санитара, посадили в машину и увезли в больницу Скворцова-Степанова. Там меня сначала обкололи, а затем пересадили на аминазин, и я потерял память. Диагноз был — расстройство пищевого поведения. Первые три дня я не приходил в сознание, а проснувшись все обращались ко мне по имени Юра. Было много конфликтов с заведующей отделением, нас там чуть ли не пытали: связывали, били, были штрафные лекарства. Там было бесчеловечно. У заведующей были свои любимчики и остальные, которых делали овощами. Унижали морально. Потом отделение развалилось. На последнем этаже был бунт, там лежали бабки, они разобрали стену и здание признали небезопасным: была дыра в стене и крыша съехала. В дурдоме поехала крыша. Нас перевели в другое отделение. Там были другие врачи, которые смотря на нас говорили: «Господи, что с вами сделали, давайте разбираться». Тут уже было нормально, но я был с потерянной памятью и навязчивой идеей, что я жирный. Память приходила постепенно, и каждое новое воспоминание давалось с истерикой. Я уже знал, что мне светит детский дом, его уже нашли. Через 1,5 месяца была комиссия по моему освобождению. Один из профессоров сказал, что в день моего поступления им позвонили из интерната и сказали, что у меня умирает бабушка, что у меня куча проблем. Они попросили, чтобы меня подержали подольше, пока не умрёт бабушка, чтобы можно было сразу отдать меня в детский дом. Сказали: «Обратно мы его не примем, нам такие не нужны». Бабушка умерла и пришли органы опеки с заявлением отца, в котором он от меня отказывался. Сказали: «Подпиши, что ты признаёшься сиротой». Я подписал. Пол года в дурдоме я не видел своего отражения в зеркале, вышел набрав 15кг. Я знал, что мать моей одноклассницы работает над моим усыновлением. Органы опеки дали рекомендацию, что я должен находиться в учреждении закрытого типа, именно такой детский дом мне светил, я неблагонадёжный и если меня выпустить в общество и со мной что-то случится, то это негативно повлияет на статистику органов опеки. Меня на всё время процесса усыновления отправили в, как мы его называли, колонию. Это отделение детского дома куда ссылали всех кто портил статистику.

В 17 лет меня усыновили. У этой женщины была дочь, с которой мы не нашли общего языка и её отношение ко мне было из разряда: «Опять эта дома?» А её мама пыталась мне помочь, она была очень хорошая, но когда дочь начинала со мной конфликтовать, она говорила: «Разбирайтесь между собой сами». Она спасла меня от детского дома, но семьи у нас не сложилось. Она до сих пор мне помогает, я очень ей благодарен. Очень скоро я начал убегать из дома и искать себе друзей. Так прошло где-то пол года. В итоге я окончательно ушел из дома, устроился на работу. Мне предстоял разговор с менеджером. Мы разговариваем и я понимаю, что слышу голос человека на гормональной терапии. Мы начали плотно общаться, сейчас мы настоящие друзья. Он помог мне разобраться с гормонами. В наше первое знакомство на улице шёл дождь, а мне было ни куда идти, и он предложил крышу над головой. А утром я обнаружил, что моя порванная одежда зашита, заварен чай в термосе. Я смотрел на это как на чудо.

Maxim (name changed)

В нашей семье никогда не было каких-то чётких гендерных ролей, меня не заставляли носить платья или какую-то другую одежду для девочек. С 13 лет у меня уже были знания и планы по переходу. Недавно у нас с мамой был разговор, и она сказала, что продолжит со мной общаться, но в её личной жизни она не хочет будущему мужу или ещё кому-то объяснять, почему она называет дочерью бородатого дяденьку. Это грустно, но я рад, что она не перестанет меня любить. Да, я буду жить отдельно, но она от меня не отказывается.

Я знаю людей, которым родители сказали: «Пока, никогда больше нам не звони». Мне не пришлось себя ломать и я благодарен ей за это. В обществе из-за моей внешности ко мне обращаются в мужском роде, и это для меня важно, но с агрессией, к сожалению, я сталкивался. Лет в 14 у меня были зелёные волосы, я ехал в метро, и какой-то мужик просто подошел ко мне и врезал.

Читать далее

Видимо, подумал, что я гей. Мою знакомую избили со словами: «Ты похожа на лесбуху». Она вернулась вся в крови, с синяками. Думаю, что дело в советском консервативном воспитании и в непринятии того, что ты не понимаешь.

Sofia

Только к 32 годам я окончательно убедилась в необходимости перехода, хотя лет с трёх уже были намёки, условные звоночки. Например, желания собирать образы из женской одежды, но я жила с мамой, а она довольно авторитарный человек и она привила мне мысли того, что нужно быть во всём правильным. Мать видела определённую картинку, которой я должна была соответствовать. Я выполняла роли картинного рыцаря, но всегда было ощущение того, что я хочу чего-то другого. Эмоции я скрывала. Мать до сих пор меня не приняла. Я для неё сын и точка на этом. Очень долгое время я даже представить себе не могла, что я трансгендер. Обратившись в психоневрологический диспансер и поговорив с их психологом, я получила от него такой ответ: «Не пудри мне мозги, ничего делать не надо». Больше я туда не обращалась.

Я понимаю, что даже если я буду выглядеть как женщина, женщиной я не буду, даже если использую все достижения медицины. В любом случае — это компромиссы. Я бы хотела быть матерью, но понимаю, что могу быть родителем, но не матерью как те женщины, которые родились женщинами.

Читать далее

Я влюбилась в Санкт-Петербург и переехала. Этот город часто называют гей-столицей России, но даже здесь возникают очень неприятные ситуации. Помню как мы гуляли с подругой, я была в образе, к нам пристали два пьяных мужика. Я стала разговаривать с ними, а они стали бить меня, я не отвечала, просто терпела удары. Они спросили, зачем я таким занимаюсь? Мы разговорились и они оказались двумя сотрудниками полиции. Я спросила почему они позволяют себе вот так просто избить человека? Они извинились.

Mark

У меня очень мало воспоминаний о жизни до переезда в Петербург. Обычно я говорю, что родился в 2011 году в Петербурге и было мне 18 лет, а до этого я почти ничего не помню. Лет в 5 я сказал родителям: «Зачем вы назвали меня женским именем? Я бы выбрал себе мужское и был бы мальчиком». Мать как-то пыталась навязывать свои стереотипы того, как должна выглядеть и вести себя девочка, но во мне это вызывало протест. Иногда она одевала меня в какие-то платья, но в платьях не удобно прыгать через заборы. Платья почему-то рвались через пару дней и я снова надевал любимые джинсы.

Отцу же было прекрасно воспринимать ребенка как продолжение себя, я похож на него и всегда старался быть на него похожим. В школе я жил музыкой. Я мечтал поступить в музыкальную академию и, переехав в Петербург, осуществил эту мечту. В Петербурге я узнал, что бывают транс-люди, но на тот момент моя семья была ещё гомофобной, и я не мог им признаться. Я обратился в психоневрологический диспансер, и моё общение с врачами было прекрасным. Мы подружились. Помню день своего первого укола гормональной терапией — это был прекрасный день.

Читать далее

Я смотрел на шприц и понимал, что он отделяет мое прошлое убогое существование от нормальной жизни. Сомнений в этом решении не было. Я оттягивал переход потому что боялся потерять семью, и на какое-то время я ее потерял. Когда я им открылся, были скандалы. Мама боялась, что у меня будут проблемы с социализацией, здоровьем, что не будет отношений, что я не устроюсь по жизни. У неё было много страхов, но все они основывались на любви. Её принятие произошло после моей операции. Мы с мамой — друзья, и я узнал множество её новых черт, она замечательная мама. Отцу же всегда было нормально с дочерью лесбиянкой, он знал о моей ориентации еще до того, как я ему открылся. Я был удивлен. С транс камин-аутом было сложнее. Отец волновался о моем здоровье, о операциях, врачах и т.д. У него получилось меня принять. В какой-то момент я понял, что никогда не стану цисгендерным мужчиной. Я познакомился с девушкой и должен был открыться ей. Она ответила: «Я давно всё знаю, о тебе говорит весь университет». Такого я не ожидал, было тяжело принять то, что о тебе всё знают. Я понял, что мне никогда не уйти от моего транс-статуса. А я хотел быть «нормальным» и тут понял, что шаблонной мужской жизни у меня не будет. Я трансгендерный человек. Я перестал от этого бежать. Переход — это мой выбор быть собой. Переход — это всегда страшно, тяжело, но наступает тот момент, когда ты понимаешь, что страшное позади и теперь намного лучше. Конечно же нашему обществу нужны изменения. Нужно переделать школьную систему, чтобы от учителя биологии люди узнавали, что бывают не только мужчины и женщины, чтобы эта информация не ломала жизни в 30 лет. Это был бы отличный способ побороть стигматизацию ЛГБТ+ сообщества. Пусть человек понимает, что такое бывает. Редко, но бывает. Нужно изменить тон, которым говорят о ЛГБТ+ с экрана телевизора. Сейчас существует только две точки зрения: «Сжигать их на кострах» или «Они несчастные люди, давайте их пожалеем». Общество должно понять, что мы не инопланетяне, что наша жизнь совсем чуть-чуть отличается от их жизни. И конечно же работа с родителями, со старшим поколением. Важны личные истории. Чем больше будет открытых лиц и личных историй тем проще будет обществу принять нас.

Я хочу взгляда не равных, а не сверху вниз.

Очень важно не воспринимать трансгендерный переход как кару или наказание. Часто я слышу как транс-люди, говоря о себе, используют такие выражения как «родился не в своём теле», «переход — это проклятие, которое на меня обрушилось» и тому подобные, но можно же посмотреть и с другой стороны. Я считаю, что то, что я транс-человек — это невероятный опыт. Опыт работы над собой, принятия себя. Если бы я родился мужчиной, многих вещей в моей жизни не произошло бы. Возможно, я бы не стал музыкантом-авангардистом или вообще бы не стал музыкантом. У меня была бы совершенно другая жизнь, но я не хочу другой жизни, мне очень нравится моя.

С самого детства я не вписывался в понятие девочки. Я ненавидел платья, не играл в куклы. У меня были длинные волосы, которые меня жутко бесили. На детских фото из садика я всегда в слезах потому, что мама пыталась изобразить что-то красивое у меня на голове, а меня это очень бесило, банты всякие, ленты. В подростковом возрасте я стал осознавать свою ориентацию, какое-то время я определял себя как лесбиянку, а в 23 года узнал про квир-теорию, и тут всё стало понятно — это я. Сейчас я определяю себя как небинарный трансмаскулинный человек В моей семье не было каких-то строгих правил на тему моей внешности. Меня не принуждали к одежде, которую я не хотел носить, не навязывали модели поведения.

В детстве я проводил много времени в деревне с моим дедом и его братьями. Помню, как был счастлив, участвуя в работе по дому с молотком в руке. После школы я поступил в вуз. Там был запредельный уровень гомофобии. Я помню, как на каком-то занятии преподаватель рассказывал про Оскара Уальда, а студенты кричали ему: «Извращенцы. Расстрелять». Помню разговор: «Как вы отреагируете, если ваш сын придёт домой и скажет, что он гей?» Один из студентов сказал, что убил бы сына. А быть избитым на улице за цветные волосы или выделяющийся внешний вид — это была вообще норма.

Читать далее

Поскольку среда была такой агрессивной и любое отклонение от «нормы» и «правильного» поведения, внешнего вида воспринималось агрессией и не принималось, то процесс внутреннего принятия был очень сложен. Где-то в 23 года я уже целенаправленно покупал себе мужскую одежду, завел новую страницу в соц. сети где общался в мужском роде, сделал камин-аут сестре, друзьям попросил называть меня в мужском роде и именем Эль. Чуть позже я объяснил все маме. По началу было очень сложно с ее принятием, но спустя где-то два года она справилась, и сейчас у нас всё хорошо, мы общаемся. Это важно для меня. Моё новое имя она так и не согласилась использовать.

Nikita

В 19 лет я узнал слово трансгендер. Ироничная ситуация: на тот момент я был замужем. Я был на каком-то празднике у своих знакомых и один из гостей оказался трансмужчиной. Увидев его внутри что-то сжалось. Он увидел мою реакцию, мы разговорились, я задавал вопросы, а он сказал, что это трансгендерность. Через несколько месяцев мы разошлись с мужем. Разошлись очень мирно и хорошо. Я уже понимал, что со мной и что мне предстоит.

Лет с 12, общаясь в Интернете, я говорил о себе в мужском роде, мама рассказывала, что лет в 6 я подбегал к ней и просил родить меня обратно мальчиком. Отношения с одноклассниками были скорее нейтральными. Физического насилия не было. У меня были отношения с девушкой и одноклассники начали называть нас лесбиянками, от них я это слово и узнал. Прибежал к мама и сказал, что похоже, что я лесбиянка. Мама ответила: «Не переживай. Всё нормально». Я коротко стригся, одевался соответственно. Я не понимал ещё, что это всё значит, а мне не запрещали так себя вести, так как мне было бы комфортно.

Читать далее

Лет в 20 я рассказал маме о трансгендерности. Я тогда в первый раз приехал в Петербург. Позвонил и начал плакать, она ответила: «Я и так поняла, что происходит и зачем ты уехал, всё нормально». Утром следующего дня я увидел длинное сообщение от неё где она писала, что я эгоист, что у них умер ребёнок. Отец всю ночь плакал. Я ответил, что это моя жизнь. Через пару дней она написала: «Прекращаем плакать, принимаем жизнь такой какая она есть». Мы помирились. Начать переход тогда у меня не получилось, и я вернулся к родителям. Они делали вид, что разговора не было. Я боялся, что мы перестанем общаться, но в какой-то момент просто сказал, что такого-то числа у меня комиссия для смены документов и назначения гормональной терапии. Мама была слабо проинформирована и не понимала, что будет происходить, она думала, что я собираюсь пришить себе член. Когда узнала, что я этого делать не собираюсь, она выдохнула и сказала: «Тогда вообще всё нормально». Мне очень повезло с родителями. У меня никогда не было мыслей о том, что я какой-то больной, неправильный. В семье мне никто не говорил, что меня нужно переделать или что-то подобное.

Телесная дисфория бывает, но иногда. Порой в зеркало не могу смотреть, это всё наплывами. Друзья и близкие женщину во мне не видят, но когда я выхожу за пределы этого круга и слышу: «Эээ, девушка...» В эти моменты накатывает. Я понимаю, что до ГРТ я мало, что могу изменить. Пока я не могу начать терапию из-за проблем со здоровьем, а комиссию я прошел полгода назад. Если бы на комиссии мне бы сказали, что будут наблюдать меня год или два, то всё, скорее всего, кончилось бы плохо. Мне нужно было документальное подтверждение специалиста, что я мужчина. Это дало внутреннее спокойствие и уверенность, так думаю не только я. Это очень важный для меня момент.

Liam

Я определяю себя как небинарный человек. Сейчас я прохожу двухгодичную комиссию и уже около полугода на ГТ. Комиссия сроком в два года дает время разобраться в себе, решить нужна ли мне «верхняя» операция. У меня были сомнения о необходимости гормональной терапии, я не был уверен, что моё состояние вызвано дисфорией и оно станет лучше после начала ГТ, я сомневался будут ли меня устраивать изменения в моей внешности.

ГТ, неожиданно для меня, сделало моё самочувствие лучше. Появилось ощущение того, что я живу свою жизнь. Мне бы хотелось, чтобы голос стал ниже, внешность начала перестраиваться по мужскому типу, воспринималась бы мной не как женская, ближе, всё-таки, к мужской — и всё это уже происходит.

Читать далее

Я планирую «верхнюю» операцию, но чем меньше дисфория, тем меньше меня напрягает наличие груди, и это очень неожиданно для меня. Если говорить о проблемах, я бы сказал о сложностях с мед. помощью. Когда у меня есть необходимость в обращении к врачу, я должен думать, где найти френдли специалиста, чтобы не было проблем — не могу пойти к кому угодно. Проблемы есть даже в таком городе как Санкт-Петербург. Например, мне отказали в приёме на работу, потому что в моём резюме указано, что я сотрудничал с НКО, работающем с транс людьми. Мне сказали: «Нам такие не нужны». С физической агрессией я не сталкивался. Много проблем связано с бюрократией. Для операции нужны бумажки, для смены документов тоже нужны бумажки, нужна комиссия. Есть какое-то количество препятствий, через которые нужно пройти и без них было бы лучше.

17 stories of transgender and non-binary people in Oleg Ponomarev's photo project

Follow us